Интеллигенция и пастыри   (продолжение)

 В конце 1970–80-х гг. интеллигенция стала воцерковляться.

Зовущая благодать отыскивала своих чад повсюду и приводила в Церковь через что угодно, даже через восточный мистицизм, на который советская власть — удивительное дело! — смотрела сквозь пальцы, и литература на эти темы была доступна.

Леонид, например, пришёл ко Христу, впечатлённый тем, что  слово «Бог» в Аюрведах было написано с большой буквы.

Но, всё по-порядку.
Иоаким Берлянд, программист, почитав теорию, всерьёз занялся медитацией: он смотрел на стену, концентрируя взгляд в одной точке, пока стена не раздвигалась и не появлялись видения. Со временем эти видения стали возникать самопроизвольно, что в конечном итоге вызвало… серьёзное расстройство поджелудочной железы (связь между видениями и болезнью стала очевидной много позже). И вдруг ему явилась Церковь!

Это было настолько потрясающе, что видения исчезли, после чего он… выздоровел. Крестился, и с тех пор никогда не ложился спать не помолившись и не прочтя кого-нибудь из отцов.

С середины 80-х гг. Иаким — один из наиболее ярких проповедников-мирян. Сотни людей подготовил он ко крещению и воцерковил.

Сергей Вандаловский — потомственный художник: папа и мама были членами Союза художников и получали хорошие заказы. Он же увлёкся медитацией, и постепенно они с товарищем стали опускаться в ад. Там он встретил Христа, Который вывел его оттуда и привёл в Церковь. Сегодня он — известнейший на Украине иконописец.

Много и других образованных людей я знал, но, к сожалению, их истории мне неизвестны.
В Москве были о. Димитрий Дудко, о. Александр Мень и другие, менее знаменитые. Люди —  слова, писавшие книги, проповедовавшие, учившие, — всё это было запрещено советской властью. В Киеве людей такого уровня мы не знали…

Отец Михаил Макеев

Село Селище Барышевского района находится в полутора часах езды от Киева на электричке и в автобусе. Если о ком и можно было сказать, что в нём нет лукавства, так это об о. Михаиле Макееве. Белорусские корни, широкий лоб и прямота.

У него был свой «детский сад»: он обучал новообращённую молодёжь практическим основам веры, правилу, посту, участию в службе (пению, чтению), подготовке к исповеди и причастию.

Готовил способных к рукоположению. Он создал настоящую подпольную общину, где были встречи, съезды на престольные праздники. Любил бывать на этих съездах, будучи ещё студентом семинарии и академии, и наш владыка Феофан. уже став архиепископом, он прислал отцу Михаилу вот такое письмо (см. фото справа → ). 

У всех тогда были подпольные клички: у Нины Николаевны — «старушка»,  у Леонида — «Лев». Иногда я снимал трубку, и о. Михаил говорил, что кому передать, никогда не называя имён: «Передай „старушке“…» (у неё не было телефона). Я одевался и отправлялся в путь.

В этой общине перепечатывали и давали читать духовные книги, а съезды в Селище числом до сотни молодых людей показывали: ты не одинок, — ведь в храмах тогда молились в основном «бабки».

Свою деятельность он продолжает и сейчас. Как всегда, «детский сад» и повзрослевшие «дети» (50–60 лет) прибегают за благословением.

  Бывало церковные власти пытались  перевести в район или в Киев, но он со всей своей прямотой говорил: «Посмотри чин священства: священник — жених для общины, до конца».

Он никогда не говорил политических проповедей, но в беседах не лукавил. Если кому и попадало от него, то обязательно с епитимьёй-поклонами.

Удивительно, но именно для интеллигенции он своими жёсткими рамками давал внутренний простор. «Вырастая», многие от него уходили, в основном к киевским отцам — Фёдору Шеремете и Михаилу Бойко.

Отец Фёдор Шеремета

Тоже широкий лоб и прямота. Помню, девятилетним мальчиком на исповеди он сказал мне: «Как это ты не слушаешь родителей?» Через неделю опять исповедь, и это повторилось… Я решил слукавить: «Старюсь слушаться, но не получается». Он поднял епитрахиль и спросил строго-строго: «Как это не получается?»
Отец Фёдор — это была школа мирянской аскетики: все точно, аккуратно, без нажима. Мой дядя, доктор наук, стал спрашивать его о вере, стараясь при этом —  не услышать, а «открыть ему глаза», — о. Фёдор ответил так, что дядя помнит до сих пор: «Хотите — верьте, хотите — нет».
«С о. Фёдором как за каменной стеной», — говорил о. Леонид Цыпин.

Отец Михаил Бойко

Это был светоч любви. Когда он вспоминал о своей покойной жене, то плакал. Они с матушкой вырастили семерых детей.

В начале поста всегда говорил: «Что есть? Людей не надо есть!»

Проповедь вся, казалось, о быте: как расположить своё сердце в течение дня, недели, чтобы свет Христов был в тебе и светил ближним. Особенно много окормлялось у него матерей и вообще женщин. Такого второго любвеобильного батюшку в Киеве в те годы было не найти.

Отец Амвросий Юрасов

Ещё одним формирователем общинного духовного поиска был о. Амвросий Юрасов, служивший тогда в Почаеве. Если ты не знал, в чём каяться, надо было ехать к нему: он исповедовал каждый день, перед этим произнося 40-минутную проповедь, а сама исповедь — это был, как я её называл, — «допрос с пристрастием».

Принимая множество исповедей и сам ненавидя грех, он расспрашивал, точно попадая на «забытые» или «неважные» грехи.

Чад своих он не оставлял, всё время передавая им книги и кассеты с записями проповедей. Его известная книжка «Пчёлка» (потому что жалит!) зачитывалась до дыр. Впоследствии она была издана под названием «Яко с нам Бог».

Встретившись с ним уже через 20 лет, живя в Германии, я попал на «взрослую» исповедь, где он заострял внимание на «подробностях»  супружеской жизни. Потом я спросил его, зачем он это делает. Он сказал, что чаще всего именно блудные помыслы, блуд и извращения не дают человеку молиться.

Не удовлетворившись его ответом, я рассказал отцу, и тот ответил: «Да,  меня тоже тошнило неделю, но своей исповедью он навсегда отрезает путь к разврату».

Массовое в те годы паломничество в Почаев на исповедь к отцу Амвросию не нравилась властям, да и некоторым из монастырской братии. Из Лавры его скоро выгнали. По пути к месту следующего своего служения (где Бог укажет!) он остановился в нашем доме в Киеве на Дмитриевской.

У папы болело сердце, он пожаловался о. Амвросию, и тот сказал: пройдёт! И точно, прошло!

К нам в дом потянулись его чада и матушки из Покровского. Матушки были в чёрном монашеском и с цветами в руках, поэтому наши соседи со страхом спрашивали у нас: у вас кто-то умер?

Все писали на бумаге длинные исповеди, а потом их бросали в нашу печь. Разжигая утром котёл, я был удивлён огромным количеством бумажного пепла…

День и ночь шли исповеди, беседы. В скором времени о. Амвросий и сам приболел.

И тут ему понесли апельсины, бананы, ананасы и другие невиданные для меня в то время фрукты. На кухне матушки готовили ему лечебные соки и разливали в большие красивые фужеры. Очень хотелось всего попробовать…

«Вкусно?» — спросил я о. Амвросия в надежде, что он даст и мне. Батюшка пристально поглядел на меня и протянул сок. Я решил глотнуть побольше…

Мне прожгло горло, спёрло дыхание, слёзы выкатились из глаз. То был горький свежевыжатый редьковый сок! С тех пор я был осторожен в своих желаниях попробовать чужого «счастья».

Отцы…

Были ещё в ту пору отцы — Исайя и Пафнутий.

Отец Исайя приезжал с Кавказа, останавливался в Покровском, вычитывал и давал советы.

Отец Пафнутий тоже вычитывал. В Селище стояла его «победа», раз в год он появлялся — дыр-дыр-дыр — и уезжал не попрощавшись; через месяц появлялся и пропадал на год.

В течение этого года на машину «покушались», но… только Пафнутий своей молитвой заставлял её двигаться, — у всех остальных она просто не заводилась…

Могила о. Пафнутия — чтимого теперь старца Феофила (Рассохи) — в самом центре Китаевой пустыни.

Такими были наши отцы, которые «вели» в Церкви целую группу образованных людей.

Вениамин Цыпин

(Продолжение следует)