Во время нашего паломничества в Англию. Лондон 20 февраля 2000 года
Владыка Антоний:
— Я хочу первым делом приветствовать наших друзей из Германии, из Дортмунда и других мест, и сообщить, что мы рады, что вы с нами помолились, и теперь мы встречаемся.
Отец Леонид, мне было сказано, что у наших друзей есть вопросы, поэтому, отче, вы можете сесть сюда, попредседательствовать.
Отец Леонид:
— Владыка Антоний, я многих спрашивал, какие у них проблемы. Получается так, что большинство присутствующих пришли в Церковь год, два, пять лет назад и находятся в начале духовного пути. На что бы вы посоветовали обратить особое внимание, особенное здесь, за границей? Ведь в России все выглядит по-другому, а здесь мы и наши дети находимся в инославном окружении.
Владыка Антоний:
— Может быть, вам мой ответ покажется странным, но где бы вы ни были, в России или за границей, внимание должно быть обращено на Бога… Я бы сказал, в отличие от церковности через маленькое «ц».
Дело в том, чтобы через Церковь идти к Богу, через Богослужение идти в глубины молитвы. Поэтому, те из вас, которые недавно пришли к Православной вере или даже, может быть вообще, к вере, — радуйтесь, что для вас все ново.
Эта радость — замечательная вещь. Я стольких людей видел в течение, теперь уже долгой, жизни, которые так привыкли к своему Православию, к своей вере, что нового уже не умеют больше ощутить.
А для вас, тех, которые недавно пришли, все может быть свежим, новым. И это замечательно. Я сужу по себе, потому что из-за обстоятельств первой мировой войны, русской революции и эмиграции до Церкви я дошел очень поздно. И первое мое впечатление о религии было печальное.
Я тогда был «приготовишкой» в Австрии, в Вене. И на первой неделе учебы меня, не зная что такое православный, послали к раввину. Он на меня посмотрел и говорит: «Отчего у тебя шапочки нет на голове?» — «Мама, — ответил я, — учила меня, что головного убора в комнате носить нельзя, потому что в ней может быть распятие или икона». «Ты что, христианин? — удивился раввин, — Вон!»
И я вылетел. В коридоре меня поймала наша директриса: «Ах, ты христианин?» — сказала она и отвела к католику, который расспросил меня: кто я и что? «Так ты православный? — Нет, еретика в своем классе я не стану держать. — Вон!»
Этим кончилось все мое духовное образование. Уже позже, несколько лет спустя, я оказался в православном храме, когда меня в Великую пятницу привезли подышать ладаном и послушать пение, потому что я ничего не знал ни о чем. И тогда я сделал замечательное для себя открытие.
Я вступил в храм (а ладаном я прежде никогда не дышал), потянул носом и упал в обморок. Из этого я заключил, что есть одна защита от хождения в церковь. И действительно, когда меня в следующий раз через год снова в храм привезли, я вошел в него, глубоко втянул носом воздух, подышал ладаном и через несколько секунд упал в обморок. После этого я в церкви не бывал.
Так что вы видите, мой церковный опыт очень жалкий, я не могу с вами им поделиться особенно… Но что замечательного я пережил, это, во-первых, встречи с некоторыми людьми, а во-вторых, встречу с самим Богом.
Я хочу вам упомянуть об одном человеке. Я тогда был мальчиком десяти лет, в летнем детском лагере. И был у нас священник, отец Георгий Шумкин. Он нам казался таким ветхим, очень ветхим… Ему было, вероятно, лет тридцать. Он тогда носил, как в России до революции носили, длинную бороду и длинные волосы. И это одно не только меня, но нас всех поразило в нем.
Это нечто, поразившее нас, я осмыслил полностью уже много лет спустя: он всех нас мог любить. Вы себе не представляете, как трудно любить целый лагерь мальчуганов. Но он умел любить каждого из нас.
Когда мы были хорошими, его любовь к нам была ликованием: он светился этой любовью. Когда мы делались плохими, его любовь не менялась. Она только становилась острой болью в его душе. В нем я в первый раз увидел то, что я потом понял, — икону, икону Божией любви.
Бог нас умеет любить хорошими и плохими. Любить по-разному. Плохими Он нас любит крестной смертью Своей. Хороших Он нас любит всей радостью и светом Воскресения.
Но вот этого надо искать в духовной жизни. Не обязательно искать тех или иных обрядов, тех или других отдельных молитв. А встречи с Богом через них.
Когда я встретил отца Георгия Шумкина, то он у меня в душе остался на всю жизнь. Прошло семьдесят шесть лет с тех пор, и я не забыл. Он для меня остался иконой. Живой иконой. Такой есть Бог. Не из-за длинных волос, не из-за бороды, а из-за того, что он нас так умел любить.
И вот, вы ищете Бога и живого с Ним общения. Молитвы святых нам помогают в том, что в молитвах раскрывается перед нами опыт, который у этих святых, опыт о Боге. Они Его встретили. Они отозвались на Него, и вложили свое понимание о Боге, о жизни и о себе самих в эти молитвы.
Знаете, молитвы можно читать как бы в третьем лице. Они написаны были святыми, мы их читаем, и они должны дойти до Бога, потому что в них нет ничего неправедного, но до нас они не всегда доходят. А вот надо добиваться того, чтобы они дошли. Простым к ним отношением.
Если вы возьмете молитву и начнете ее читать, то ставьте перед собой вопрос: «Я могу эти слова честно сказать Богу?» Если нет, то надо тут же остановиться и сказать: «Господи! Этих слов я сказать не могу, я могу их повторить от имени святого и надеяться, что когда-нибудь они до меня дойдут. Но это не моя молитва, пока».
Я дам вам два примера.
Один пример таков: святой переживал себя, переживал Бога, переживал всю многосложность человеческих земных отношений. И все это у него выразилось теми или другими представлениями, словами. И они запечатлелись на бумаге. Но все, что он говорил, было правдой для него. Но правда ли это для меня?
В начале Божественной Литургии есть молитва, где говорится: «Господи, Боже наш! Держава Твоя несказанна, Слава непостижима!…» Это мы можем сказать просто, потому что, если мы верим в Бога, то мы именно в Такого верим. А дальше: «Милость Твоя безмерна и человеколюбие неизреченно». Можем ли мы это всегда сказать, во всех обстоятельствах нашей жизни?
Иногда жизнь плывет гладко, и мы можем такие слова сказать, потому что они соответствуют нашим переживаниям. А если мы живем в такой период нашей жизни, который весь — мрак, ужас и страх? То могу ли я сказать: «Твое человеколюбие неизреченно? Милость Твоя безмерна?»
Я вспоминаю одну женщину, у которой умер внук. Она мне сказала: «Я больше в любовь Божию не верю. Я ему молилась, молилась, несколько лет, чтобы мой маленький мальчик не умер, и Бог его не спас».
Я помню, что спросил ее тогда: «Скажите, когда умирали тысячи и тысячи детей вокруг вас, во время первой мировой войны, во время революции, как это отзывалось в вашей душе по отношению к Богу?»
Она ответила мне очень страшную вещь, которую нам надо всем запомнить, она сказала: «Ну да, они умирали, но они не были моим внуком».
До нее это дошло тогда, когда это оказался ее внук, когда это ударило ее в сердце, а не в голову.
Поэтому, когда мы молимся, когда мы читаем молитву того или иного святого, мы должны всегда ставить себе вопрос: «Могу ли я это сказать честно от себя самого? Если не могу, то я Богу должен это объяснить».
Я дам вам еще один пример, позорный для меня. В нем есть комичная сторона, но есть и печальная. Когда мы с бабушкой и мамой жили в церковном доме (это не здесь), то у нас завелись отряды мышей. Как от них отделаться? Мышеловок мы ставить не хотели, потому что мышей жалели. А кусочки хлеба с ядом мы не разбрасывали, потому что бабушке было девяносто три года. А бабушка, если где-либо увидит кусочек хлеба, то обязательно съест. А что с ней после этого стало бы, мы не знали.
И вдруг я вспомнил, что в большом требнике есть молитва одного из древних святых, обращенная ко всем зверям, которые могут мешать жить людям, начиная со львов и кончая клопами. Это целых две страницы отдельных наименований животных: львы, тигры и так далее.
Я подумал, а что будет, если я эту молитву прочту? Но я ничуть не верил, что это принесет какой-нибудь результат… Что же делать? Тогда я взял книгу, обратился к этому святому и сказал: «Когда ты эту молитву писал, то верил, что она будет иметь действие. Я — не верю. Но мышь, может быть, верит? Поэтому я эту молитву прочту ей вслух, без всякой веры. А ты мою молитву без веры принеси к Богу. Таким образом, вера мыши и твоя вера в молитве, может быть, что-нибудь и сделают.
Я помню, сел на кровать, положил книгу на колени, надел епитрахиль на себя и стал ждать. Из камина вышла мышь. Я ей говорю: «Сядь и слушай!» Она села, сидит, усами движет и глядит на меня. Я ее перекрестил и говорю: «Теперь слушай, что я тебе прочту». Я прочел эту молитву (или заклинание), — кажется святого Евстафия, но я боюсь соврать. А она сидела и слушала.
Когда я закончил, то перекрестил ее и сказал: «Теперь иди и скажи всем другим мышам». Она опустилась на четвереньки и исчезла… А вместе с ней исчезли все мыши…
Вот вам пример того, что даже когда у тебя никакой веры нет, можно обратиться к святому, который эту молитву составил с верою. И из глубин такого опыта крестоношения и ужаса… попросить: «Ты помолись своей верой. Я верю тебе, хотя и не верю нутром своим в то, что здесь сказано».
А иногда приходится сказать: «Господи, через это я перескочу, потому что не могу этого сказать честно».
Можно я дам вам еще один пример и потом успокоюсь?
Из зала:
— Владыка, не успокаивайтесь, пожалуйста!..
— Пример вот какой. Когда мне было лет 14, 15 или 16, я насмерть рассорился со своим одним товарищем. И когда в молитве Господней дошел до места «…и остави нам долги наша, якоже и мы оставляем должником нашим…», то я остановился и сказал: «Нет! Кириллу никогда не прощу!» А потом подумал: «А какова же тогда будет моя судьба?»
Я пришел к своему духовнику отцу Афанасию и говорю: «Вот какое положение». Он же мне: «А в чем проблема?» Я ему объяснил, думая, будто он не понимает. Тогда он говорит:»Никакой проблемы нет, как дойдешь до этого места, скажи: «…не прощай мне моих грехов так же, как я не прощаю Кириллу…» — «Но я же не могу этого сделать, я не могу на свою голову угольки собирать!» — «Ничего другого сделать не можешь… Иди!»
И я пошел. Пришло время читать молитву — и не могу, язык не поворачивается. Я пришел к нему обратно. Говорю:
— Что мне делать? Я не могу этого сказать!
— Ну что ж. Не можешь сказать, перескочи.
Я опять ушел…
Домолился до этого места и собирался перескочить… Но беда в том, что я-то хотел быть прощенным! И перескочить просто не мог, потому что я не мог сказать Богу: «Забудь про меня!»
Я раз, другой попробовал — не вышло, и пошел опять к отцу Афанасию. Он говорит:
— Ну что же, тогда попробуй так сделать. Ты хотел бы, чтобы Бог тебя простил?
— Да! Да, очень!
— Тогда ты Ему так скажи: «Я простить Кирилла не могу. Но мне хотелось бы быть в состоянии его простить. А за это Ты меня, может, хоть немножко можешь простить?»
Я пошел, прочел молитву, сказал: «Господи! Я ему простить не могу, но мне хотелось бы быть в состоянии его простить, потому что без этого я сам погибну». Получилась такая лазейка, трещинка.
Через некоторое время, читая молитву в таком виде, я обнаружил, что мне делается легче вспоминать о Кирилле без злобы. И однажды я вдруг сказал: «Господи! Прости меня! Я его прощаю!»
А потом еще проблема пришла. Потому что «я его прощаю», это значит, что я с высоты своей праведности его прощаю. А каково иначе? Я Богу объяснил, что я его прощаю не в том смысле, что я снова его по-прежнему люблю, а прощаю его так — дескать, то, что ты мне сделал, я уже не поставлю тебе в упрек на Страшном Суде.
Так я делал раз, другой …и мне показалось, что этого недостаточно. Из раза в раз я подошел к тому моменту, когда мог спокойно сказать: «Прощаю, Господи. И потому Ты меня можешь простить».
И с тех пор сколько раз мне пришлось таким же образом перестраиваться! Вы понимаете, что жизнь и обстановка была непростая: первая мировая война, русская революция, эмиграция и прочее… Случалось, подымался гнев, а порой злоба. И вот приходилось иногда годами бороться с тем, что на душе, для того, чтобы иметь возможность и силу сказать Господу: «Да, Господи, когда мы встанем на Страшном Суде, я против этого человека не восстану. Ты его приими, и я его принимаю как брата или как сестру».
Но для такого результата надо обращаться через Церковь, через молитвы, через людей к самому Богу. Мы это не всегда делаем, а часто останавливаемся на уставе, на вычитывании молитв, на тех или иных правилах и думаем, что, вот, когда все я это выполню, то все станет хорошо. Нет… Не обязательно…
Это вовсе не обязательно значит, что у меня с Богом отношения будут ласковые, открытые… И вот этого надо искать…
— Прости, отче. (Отцу Леониду)
Отец Леонид:
— Владыка, у нас у большинства есть дети, и в последнее время с детьми плохо. Не только в Германии, но и в России. На них напор всякой порнографии, наркотиков, не всегда удается их воспитать, и некоторые даже говорят: «Зачем рожать детей для ада?»
Как вы считаете, что можно сделать, чтобы дети не ушли из Церкви, когда они достигнут шестнадцати-восемнадцати лет? Что сделать, чтобы дети наши не пережили страшные разочарования, не пустились в тяжелые грехи? Как сохранить наших детей и юношей, нашу молодежь?
Владыка Антоний:
— Я думаю, что Церковь должна кое-что делать и семья должна кое-что делать. Но вечное спасение человека не обязательно зависит от того, ходит ли он в Церковь, принимает ли он участие даже в Таинствах.
Святой Иустин Философ говорит, что если даже человек будет крещен, получит Дар Святого Духа в Миропомазании и причастится один раз, то этого с него может хватить1. Потому что Дары Божии — неотъемлемы! То есть, то, что Бог дает, — это все разом. И мы можем потерять сознание об этом, но не теряем саму вещь. Это словно уходит в наши глубины и там покоится.
Поэтому, если мы дадим человеку познание о Боге, любовь к Нему, то через любовь к Нему, любовь к самым близким хотя бы, и немножко дальше к другим людям, — как можно шире… Если даже в какой-то момент он отойдет от обрядоверия, от церковности, то это не значит, что он уйдет от Бога. Вот, я настаиваю на этом, потому что это мой путь жизни.
пришел к Богу, а после этого в Церковь. А не наоборот. Для меня встреча с Богом была — Всем! Я пошел в Церковь посмотреть — есть ли там Бог? И обнаружил, что да! Там Бог живет! Но Он не ограничивается ни Богослужением, ни даже Таинствами, ни проповедью. Он ничем не ограничивается2. Он тут есть! И если Его раз встретил, с тебя может быть достаточно3.
И так часто бывает, что люди в детстве встречают Бога в той или иной обстановке. Скажем, через любящих родителей или те или иные обстоятельства жизни. Потом жизнь их отводит. Жизнь иногда бывает такая страшная, что не знаешь, как в нее включить Бога. И человек уходит от того, что было как бы спокойной рамой его веры.
Но он должен был пережить такую встречу с Богом, чтобы он мог уйти… и остаться с Богом. И рано или поздно этот опыт всплывет и может его привести в Церковь. Но церковность — не обязательное доказательство того, что мы на пути в рай.
Я говорю очень безбожным языком, простите. Но я верю, что нам надо искать Живого Бога и общения с ним. В непосредственной, простой, прямой молитве. Или в простом общении.
Знаете, когда вы становитесь на молитву, не начинайте с вычитывания того, что святые до вас опытно знали. Встаньте, скажите: «Господи! Как изумительно и дивно. Я — ничто. Ты — Все. И я могу встать перед Тобой и знать, что Ты тут! Что Ты меня видишь. Что Ты меня слышишь. Что я для Тебя реален. Что Ты меня из небытия привел. Что Ты стал человеком меня ради. Что Ты умер за меня. Что вот такова Твоя любовь ко мне. Я могу спокойно перед Тобой стоять и радоваться, радоваться этому. И знать, что более изумительное еще, что Ты рад, что я к Тебе пришел».
Есть одно место в житии одного святого, где священник в ужасе от беззаконий людей вокруг него, говорит: «Господи! Когда ж Ты их накажешь?» И ему явился Христос и сказал: «Если бы был один нераскаянный грешник на Земле, Я бы снова воплотился и снова умер бы на кресте, чтобы его спасти. Не молись о наказании кого бы то ни было». Вот каков наш Бог!
Отец Леонид:
— Спасибо, Владыка. У кого есть вопросы?
Вопрос из зала:
— Владыка, как достичь любви к Богу, как приблизиться к Нему, чтобы Он был с нами?
Владыка Антоний:
— Я думаю, возвращаясь к тому же, что не надо ставить между собой и Богом «благочестивых» преград, когда мы хотим встретить Бога, встать перед Ним, побыть с Ним. Знаете, бывает, когда говоришь с близким другом, потом разговор тихнет. И после сидишь с человеком, и такое счастье, что можно молчать вместе. Потому что в этом молчании такая глубина встречи, которая не могла осуществиться на словах.
И вот мы должны этому научиться. Начать с короткой молитвы, которая вся бы имела значение для меня, которая была бы тем, что я говорю Ему от себя, честно. И затем дойти до момента, когда могу с Ним помолчать: «Я Тебе все сказал, а теперь давай побудем вместе».
В жизни одного из западных святых, который был деревенским священником, был случай. Он ходил к себе в церквушку и заставал почти всегда старика, который сидел на скамье и ничего не делал. Этот священник ему и говорит: «Что же ты, дедушка, делаешь? Губами ты не движешь, не молишься, пальцы твои не движутся по четкам, что ты тут делаешь»? И этот старик ему ответил: «Я гляжу на Него, Он глядит на меня, и нам так хорошо вместе».
Вот чему надо учить себя и других. Чтобы слова, которые мы говорим, нас приводили к Встрече, а не заменяли Встречу собой. Мне трудно объяснить, как это сделать… Как в разговоре с другом. Иногда надо что-то сказать, но встреча начинается там, где затихает разговор, где начинается счастье молчания.
И детей, в каком-то смысле, легче, чем взрослых, этому научить. Потому что мы все очень привыкли говорить и говорить… А дети очень способны молчать. И если мы сядем вместе и подумаем: «Здесь Бог!» И прислушайся, как в комнате стало тихо. Никаких звуков. Ни шевеления. Как глубоко тихо…
Я помню учительницу во Франции. Она занималась маленькими детьми. Они играли, шумели, потом она говорит: «Тихо!.. Слушайте…»
И дети слушали тишину и молчание. И я этих детей встречал. Они говорили: «Как замечательно! Мы «вырывались из звука» и вдруг чувствовали, что тишина и молчание — это не пустота». Это не отсутствие звука, а это какая-то реальность сама по себе.
Вот чему нам надо научиться с помощью детей. Они это легче понимают, чем мы…
Вопрос из зала:
-Владыка! Господь наш Иисус Христос учил нас возлюбить ближнего, как Он возлюбил нас. А если этот ближний — иноверец, или хуже — он одержим, и если ты чувствуешь, что эта одержимость направлена не против тебя лично, а против твоего мировоззрения, против веры твоей, как тогда можно возлюбить его?
Владыка Антоний:
— Мне кажется, что очень часто люди восстают на Бога, в которого мы верим потому что образ Бога, который мы даем людям, они принять не могут: «Если Бог таков?!. Нет, спасибо!..»
И это очень важный момент. Я не говорю о том, что они на нас будут смотреть и думать, что этот человек не является живой иконой… Но надо, чтобы через него хоть что-нибудь светило: жалость ко мне, интерес ко мне, …хотя бы живое чувство.
И затем, мы не должны с легкостью судить о том, будто другие не знают того, что мы знаем, и не верят в Бога, какой Он есть. Я хочу дать вам пару примеров.
Много лет тому назад, мне тогда было двадцать с небольшим, я разговаривал с Владимиром Николаевичем Лосским. Разговор зашел о восточных религиях. И он мне ответил очень коротко, что, по его мнению, в восточных религиях настоящего знания о Боге нет.
Я с ним спорить не стал, потому что, вы понимаете, «всяк сверчок знай свой шесток…» Но решил все-таки отстоять свои чувства. Я отправился домой, выписал из древних индийских «Упанишад» восемь цитат, пришел к нему обратно и говорю: «Владимир Николаевич, я когда читаю святых отцов, всегда записываю места, которые меня особенно поражают. Я всегда записываю имя того святого, который то или другое сказал, а тут у меня восемь цитат, …авторов которых я забыл записать! Может быть вы узнаете их по стилю или по содержанию?»
Он посмотрел, говорит: «Ну да, конечно!» И в две минуты он написал восемь имен святых: Василия Великого, Григория Богослова и других… — это под «Упанишадами» -то?!
Я ему сказал тогда: «Знаете что, Владимир Николаевич? Это же «Упанишады». Значит, они что-то о Боге знали, раз вы думаете, что это святые отцы?»
И это стало для него началом переоценки вещей4. И, с другой стороны, когда мы говорим, что веруем, — мы веруем нутром, но когда мы эту веру пытаемся оформить в слова, как жалко это часто делается…
Получается немножко так: Пушкин писал замечательные стихи. Мы тоже хотим стихи написать, но …со стихами Пушкина их и сравнить нельзя…
Мне вспоминается один разговор, который у меня был много лет назад на ступенях гостиницы «Украина» в Москве. Ко мне подошел молодой офицер и говорит: «Судя по свитке, которая на вас надета, вы верующий?» Я отвечаю: «Да». — «А вот я безбожник.» — «Тем хуже для вас.» — «А что у меня общего с Богом, чтобы я в него верил?» Я ему говорю: «А вы во что-нибудь верите?» — «Да, — отвечает, — я верю в человека!» — «Как раз!.. Совпадает с Богом!.. Бог верит в человека так, что создал человека, стал человеком и умер за нас!.. Вот что у вас общего с Богом… Подумайте!..»
Я полагаю, что если бы мы осторожнее относились к внутреннему содержанию, а не ко внешнему выражению, мы могли бы найти общий язык с очень многими.
Я жил почти всю жизнь среди инославных. Детство раннее я провел в теперешнем Иране, потому что мой отец был генеральным консулом в Тегеране, потом мы оказались в целом ряде стран в эмиграции, начиная с двадцатого года. В Австрии, которая католическая страна, во Франции, которая тоже католическая… Но и безбожия было сколько угодно.
И тут пришлось найти себя. И учиться судить о человеке не потому, что он говорит, а по тому, что он собой представляет. Если посмотришь и подумаешь: «Ой, как бы мне хотелось быть подобным ему!», — это уже открытая дверь в его внутренний опыт.
А если я смотрю на верующего и думаю: «Только бы мне таким быть!..»
Вот все, что я могу ответить на ваш вопрос. (Возгласы благодарности из зала)
Вопрос из зала:
— У всякого нашего человека здесь, на Западе, возникает вопрос: вернуться ли на Родину или остаться жить здесь? Что бы вы могли посоветовать человеку, который решает для себя такую проблему?
Владыка Антоний:
— Я не знаю, как на этот вопрос ответить. Я могу сказать только о себе. Когда мы жили в Персии, теперешнем Иране, там было посольство, и обстановка посольства… Это была Россия. Когда же мы оказались на Западе, все было чуждо. Россия осталась у нас только в сердце, в уме и культуре. Культура постепенно с годами углублялась, а сердце оставалось живым.
Мое поколение воспитывали на том, чтобы так любить нашу Родину, Россию, чтобы всю жизнь ей отдавать. Когда я был мальчиком в школе, и потом, когда учился в университете, нам говорили: «Собирай все знание, которое Запад приобрел за тысячелетия, чтобы принести это знание обратно в Россию».
Я мечтал о возвращении в Россию. Когда мне было лет пятнадцать, я ехал на метро с маминым братом и мы говорили о России. Я сказал (и до сих пор это помню), что предпочел бы быть мертвым в России, чем живым на Западе.
Но я остался живым на Западе… Потому что Бог мне судил. И с другой стороны, обстоятельства были такие… В сталинскую Россию было невозможно возвращаться. Потом пришла война, в которой я участвовал, как и другие…
Потом я встретил замечательного русского епископа из России, владыку Фотия, которого я спросил: «Что если мне вернуться? Вот теперь есть возможность!..»
«Не возвращайтесь, — ответил он, — не возвращайтесь, потому что вам не дадут делиться тем, что у вас есть. А оставайтесь здесь свидетельством нашей Родины».
И я, как и очень многие другие, а нас выехало из России в двадцатых годах пять миллионов, — мы жили этим — чтобы собрать на Западе все, что можем, и отдать России.
Но оказалось, что отдать России вовсе не значит вернуться в нее…
Я помню одного русского епископа, владыку Сергия, который мне говорил об этом. Он говорил: «Знаете что? Никакого толка от вашего возвращения не будет. Вас пошлют на провинциальный приход, и будете там проповедовать, пока не умрете. А пока вы здесь, вы можете проповедовать на всю Россию. Лекции, которые вы читаете, беседы, которые вы ведете, проповеди, которые вы говорите, которые записываются и передаются в Россию — это ваш вклад…» — Так и было: какой то период все это распространялось в «самиздате», потом издавалось. И на словах передавалось…
Тем из вас, которые повзрослей, конечно, еще трудней. Ставьте вопрос так: «Что я здесь могу найти такого, чего в России нет, и передать моей Родине?» И этим вы исполните свое служение…
Вопрос из зала:
— Владыка, у меня такой вопрос. Когда грех направлен не против тебя, а против другого человека или других людей, и ты не можешь за него простить кого-то, как быть? Если против тебя — понятно, а если против другого?..
Владыка Антоний:
— Я встречал много лет тому назад замечательного священника-подвижника, который любил Бога всей своей жизнью и который ненавидел советскую власть и все советское всем своим существом. И я ему тогда поставил вопрос: «Как Вы можете говорить о любви?.. Когда Христос нам говорит, что надо любить своих врагов?..»
И он мне ответил: «Своих врагов я готов любить до смерти, а врагов Божиих я буду ненавидеть до конца!»
Вот это для меня предельное кощунство в своем роде. Потому что ради веры в Бога ненавидеть кого-нибудь — это немыслимая вещь!
Теперь — что можно сделать? Я кое-что из того, о чем вы говорите, испытал, скажем, во время войны, в армии и во Французском сопротивлении, когда действительно были отношения крайней ненависти между людьми. И я пришел к заключению, что ненавистью ты никого не спасаешь, даже любимого тобою человека.
Если человек делает другому зло, то единственное, что ты можешь, — это молиться за этого человека: «Господи, я спасти его не могу. Но Ты ему дай хоть в последнюю минуту жизни опомниться!»
Молиться с радостью о жертве — дело относительно простое. То есть, вся душа ликует любовью. Но вот молиться за преступника можно только так: «Господи! Спаси его! Потому что я даже жалостью не могу отозваться. Я даже состраданием не могу отозваться. Я знаю, что Ты для него стал человеком и умер на кресте, чтобы он спасся! Ты спаси… Я не могу на свои плечи взять его спасение, но Ты все можешь…»
У меня нет другого более осмысленного ответа. Простите… (Возгласы благодарности из зала)
Вопрос из зала:
— Православный человек, живя на Западе, задумывается, какую помощь можно оказать Западу? Потому что люди здесь по историческим причинам не имели возможности принять Православие. Может ли жизнь русских здесь являться миссией по распространению Православия?
Владыка Антоний:
— Я думаю, одного нельзя делать: это — бороться «против»… чего бы то ни было. Надо бороться «за».
Я помню человека, который в одной из своих лекций сказал: «Когда бывает диспут о вере, никогда не говори против противника, потому что он будет «окаменевать» и защищаться. А ты говори «выше его», чтобы ему хотелось вырасти в эту меру».
И вот, мне кажется, что, думая о западных вероисповеданиях, даже самых для нас неприемлемых, говорить против них нет никакого смысла, потому что, если у человека ничего другого нет, он будет защищать это, дабы не остаться ни с чем.
Но если ему сказать: «Как прекрасно то, во что ты веришь, но нельзя ли к этому прибавить?» Мне вспоминается… Вы, наверное, слышали про старца Силуана Афонского? В книге ли отца Софрония, или в письмах отца Силуана есть место о том, как русский епископ-миссионер ему говорил, что китайцы — безнадежный народ. Их совершенно нельзя обратить в христианскую веру.
И старец Силуан ему говорит:
— А что Вы делаете для этого?
— Я вхожу в капище, выжидаю момент, когда образуется тишина, и начинаю кричать: «Что вы с ума сошли?! Поклоняетесь этим идолам! Разве вы не видите, что это дерево, это камень, что они безмолвны и ничего для вас не могут сделать?!»
— А что бывает дальше? — спрашивает старец.
— А дальше меня бьют и выкидывают вон!..
Старец Силуан говорит:
— Когда вы в следующий раз пойдете, то встаньте совсем тихо и прислушайтесь к тому, как они молятся. Прислушивайтесь к их душе, которая трепещет перед Богом. Когда будет удобный момент, вы скажите их жрецам: «Я, вот, стоял, наблюдал за тем, как вы молитесь, и мне хотелось бы с вами поговорить об этом. Мы можем пойти посидеть на ступеньках».
И сядьте с ними, попросите рассказать об их вере. И каждый раз, когда они будут говорить что-нибудь, что «открывает дверь», говорите: «Это прекрасно! Вот если к этому прибавить то-то, как это расцвело бы в полную красоту!»
Я думаю, что это — единственное, что мы можем делать по отношению к инаковерующим и даже безбожникам. Если вместо того, чтобы им доказывать, что они неправы (потому что никому не хочется верить, что он не прав), указывать только на то, что у них правильного [с нашей, христианской, точки зрения]. И как это могло бы стать еще более правильным, расцвести в полную красоту…
Отец Леонид:
— Владыка, в записке вопрос о зарубежной Церкви. У нас есть епархия русской зарубежной Церкви в Германии, и мы сосуществуем на одной территории. Мало того, Гитлер отдал им все наши храмы, принадлежавшие России до революции. Сейчас наши отношения обостряются. Надо ли молчать о том, что они находятся фактически вне признания Православными Церквами; молчать о всех их делах или все же говорить, обличать их?
Владыка Антоний:
— Я думаю, что время, когда была ярая борьба между нашими Церквами, постепенно проходит. Проявляется осознание того, как много у нас общего, причем гораздо сильнее, чем, скажем, шестьдесят лет назад.
Я помню, когда я приехал сюда пятьдесят с небольшим лет назад, то познакомился с настоятелем зарубежной Церкви. Здесь мы и встречались. И я его как-то спросил, что он думает обо мне? И он мне ответил: «Я вас считаю человеком честным и поэтому отвечу вам прямо. Если бы я хотел быть вежливым, то сказал бы: «Вы не священник». А скажу по правде: раз вы под Москвой, то вы — священник сатаны».
С тех пор он так изменился, …что себя, вероятно, не узнает, когда в зеркало смотрит… Потому что у него накопился опыт встреч с людьми, которые были патриаршими и не были изменниками Христа.
Мой личный опыт [общения с русской Церковью зарубежом] ограниченный. Я в Германии был всего раз пять, и не больше двадцати пяти дней. Я ездил туда проповедовать, читать доклады, и только. Но здесь у нас опыт гораздо более простого общения. Здесь бывает владыка Марк (мюнхенский, …глава зарубежной Церкви в Германии), и мы встречаемся с ним каждый раз.
И у меня с ним договор. Делать вместе все, что мы по совести можем делать вместе. А врозь — только то, что нам совесть не позволяет делать вместе. В результате… У него был приход в Манчестере, куда он не мог послать ни одного священника в течение нескольких лет. Я его перенял. И теперь это наш приход, но ссоры с Марком у меня от этого не произошло.
Я думаю, что, если бы мы больше видели, с какой убежденностью и жертвенностью, порой, те и другие — и патриаршие, и «заграничники» — относятся к своей вере и своему служению, и уважали бы друг друга за то, что есть, а обличали бы друг друга лишь в существенном, то наши отношения становились бы гораздо-гораздо лучше.
Когда я сказал «обличали», я думал даже не об обличении, а о том чтобы поделиться: вот ты так думаешь, а я с тобой поделюсь тем, как я это переживаю.
Отец Леонид (читает записку из зала):
— Как распознать волю Божию в событиях жизни? Можно же в некоторых событиях увидеть и волю Божию, а не только на бесов пенять, что они устроили мне то или иное огорчение?
Владыка Антоний:
— Я — не богослов и богословски ответить не могу. Но из человеческого опыта, который у меня есть, я бы сказал так: каковы бы ни были обстоятельства, мы все равно можем совершить при них дело Божие.
Обстоятельства иногда — как бы явно Богом данные — тогда дело простое, когда вокруг любовь, понимание и так далее.
Но встречаешься и с обратным. И если ты верующий, то можешь в уродливую ситуацию внести хоть искру красоты, любви или добра.
И иногда одной искры достаточно. Ты не знаешь, что с этой искрой станет. Но ты дал, что ты мог дать. И причем, иногда встречаем людей, неприемлемых нам и по убеждениям, и по поведению, но мы можем на них смотреть и думать: «Боже! До чего он цельный и честный человек!»
Я дам вам пример, который, может быть, покажется вам странным. Во время войны я был младшим хирургом во французской армии. И как-то нам принесли раненых. И между ними было двое немцев.
Один из них был при смерти, а другой умирал. И мне кто-то из товарищей сказал: «Ты говоришь по-немецки, пойди поговори с этим человеком, чтобы он не умер абсолютно одиноким».
Я подошел к нему. Ну что сказать человеку, который умирает? Я спросил: «Очень страдаете?» Он открыл умирающие глаза и ответил: «Нет. Мы вас побеждаем…» — и умер.
Этот человек, конечно, отдал свою жизнь за то, против чего я боролся. Но он всю свою жизнь щедро, величественно отдал тому, во что он верил. Я его не могу забыть как человека цельного, который смог до смерти верить. Тогда как я не уверен, что я до смерти так способен верить… Я не был испытан в такой мере…
Отец Леонид (читает записку из зала):
— Владыка, вот интересный вопрос: «Можно ли православному христианину копить деньги, например, на постройку дома? Или на другие материальные вещи этого мира?» Дом стоит больших денег на Западе. Или человек должен думать лишь о вечном, а все остальное является грехом.
Владыка Антоний:
— Я думаю, что тут нужно меру знать. Если вы хотите купить Бэкингэмский Дворец, я бы сказал «нет». Это слишком дорого, лучше часть этих денег раздать нищим.
Но если вы чисто романтически хотите сказать: «Я буду жить тем, что Бог нам дает: чистый воздух, травка растет, и может быть, где-нибудь на поле я морковку найду…», — не получится. Надо какую-то разумную меру просто иметь.
Вопрос из зала:
— Владыка, каково Ваше отношение как священника или как человека к светскому искусству? Музыка, живопись, поэзия? Насколько православный человек себе это может позволить?
— Также и заниматься искусством? — дополняет отец Леонид.
Владыка Антоний:
— Я скажу от себя, а не от имени Православия. Самое всеобъемлющее определение Бога — это красота. Все остальное дробится на человеческие понятия. Он — видение захватывающей и заполняющей душу красоты. И через красоту мы можем дойти до Бога. И красота может Бога для нас выразить, больше, чем словесное изложение.
Мы смотрим на хорошую икону. Когда она воплощает собой видение, а не краски и линии, то делается как бы прозрачным окном, и мы начинаем видеть Бога.
Я думаю, что когда мы вглядываемся в этот мир, то видим создание Его рук, и я убежден, что красота есть путь к Богу. Не единственный, …но путь к Богу.
Отец Леонид:
— Братья и сестры, я получил три записки. В одной написано: «Батюшка, владыка устал, и его не надо загружать». И две другие. В одной вопрос: «Владыка, как поступить, если я повторяю одни и те же достаточно серьезные грехи, несмотря на периодическое раскаяние в них?»
Владыка Антоний:
— Я думаю, что борьба с грехом не заключается в том, чтобы разом отрубить их. И на том конец. Я думаю, что когда в нас присутствует какой-нибудь грех или греховность того или другого рода, надо посмотреть, из чего эта греховность состоит, и выбрать самые слабые ростки для того, чтобы их уничтожить, а потом перейти к следующим, и к следующим…
Потому что если вы начнете зубами глодать ствол большого дерева, то вы зубы сломаете, а дереву от этого ничего не будет. Но если вы начнете подрезать и подрубать, то постепенно вы можете свести это растение до малого.
Я думаю, что надо бороться с грехом, но бороться так, чтобы греховность разделить на разные моменты. И сражаться с тем, что я могу уже теперь победить, а не с тем, чего я еще не могу. То же самое бывает, когда мы учимся. Мы начинаем с подготовительного класса и заканчиваем университетом. Если бы нам в самом начале дали задание для старшего класса, то мы ничего не смогли бы сделать. А приготовишка со своими уроками справляется. Вот так и с грехами нашими…
Отец Леонид (записка из зала):
— Как правильно поступать с коллегами по работе, которые не понимают нашей христианской любви к ним и нашего смирения. И воспринимают то, что мы против них не выступаем, как нашу слабость? Наше смирение их не останавливает… Защищаться нам или поступать как-то иначе?
Владыка Антоний:
— Я думаю, что это очень общий вопрос. Но полагаю, что то, что мы можем сделать, — это дать им понять, насколько возможно, в чем они неправы. И можем отстаивать некоторые положения. Скажем, если какое-либо учреждение преследует какого-либо человека за что-нибудь, то мы можем стать рядом с ним, защищая его.
Это не значит, что мы можем обратить другого человека к новому отношению, но положить некий предел, чтобы человек не страдал далее от того, чему его подвергают. Я думаю, что просто стоять и смотреть, когда человека бьют, нельзя…
С другой стороны, быть сторожевой собакой и кидаться на всех, которые ведут себя не так — невозможно. Надо выбрать реальную линию поведения: вот я не дам этому человеку сделать то-то. Я с ним поговорю об этом и объясню, почему. Если он обернется против меня и перенесет на меня свою злобу, то это — мое дело. Но надо попробовать дать ему понять…
Отец Леонид:
— Владыка, и последний вопрос, который очень актуален для нас, поскольку у нас, в основном, смешанные семьи: верующая жена и неверующий муж или наоборот, случается — муж лютеранин, жена православная и тому подобное…
Владыка Антоний:
— Я думаю, что до меня еще апостол Павел об этом говорил, что жена верная (т.е. верующая) спасает мужа неверного. И это можно также повернуть в обратную сторону. Если муж и жена делаются действительно единицей перед Богом, то относящееся к одному, относится к другому. Вера одного восполняет неверие другого…
Владыка Антоний встает. За ним встают многие присутствующие. Отец Леонид благодарит Владыку за очень полезную и интересную встречу. Все подходят к Владыке, просят благословения. Владыка благословляет, обнимает…
Записано по видеоматерилам Евгением Реем
1. Позволю себе (свящ. Леонид Цыпин) прокомментировать это и последующие краткие высказывания владыки Антония, которые в дальнейшем не были им развиты. Конечно, Владыка не имеет в виду, что достаточно причастится всего один раз в жизни. И вообще здесь речь не о частоте причащения. Ведь в святой Евхаристии мы становимся частью Тела Христова, а в Его Крови становимся причастниками Его Жизни. И однажды причастившись, мы обретаем Дар жизни в Боге. И не только Дар, но и Опыт, пусть не всегда сознательный. И этот опыт Богопознания в нас живет, если мы своими грехами не исторгаем себя из Тела Христова. В этом смысле и надо понимать высказывание Иустина Философа: «с него может хватить». Именно, «может»! Но если человек опускается до смертных грехов, то о жизни в Теле Христовом речи быть не может. Хотя воспоминание «об опыте настоящей жизни» и о возможности ее возобновления («Дары Божьи — неотъемлемы»), пусть не осознанно, но все же сохраняется. И это может (и часто так происходит) в будущем возвратить человека к Богу, в Церковь. (вернуться)
2. Промышление Бога о человеке действительно не ограничивается ничем. Ведь Господь — вездесущ. Мы можем о нем забыть и погрузиться в страшные грехи. Но Господь о нас не забывает. Потому что Он нас любит. И где бы мы ни были, как бы далеко мы от него ни ушли, Он рядом и желает нашего спасения. Поэтому и встретить мы Его можем везде. Нотолько в Церкви мы можем стать частью Его Тела, Его Жизни, можем подняться до немыслимых глубин Богопознания, до жизни в будущем Веке. В приобщении к Жизни в Боге и смысл церковных Таинств. Но как часто мы, церковные люди, об этом забываем. Как часто мы думаем, что если мы регулярно ходим в церковь, исповедуемся и причащаемся — то все в порядке. А входим ли мы в Божественную Жизнь, становимся ли мы лучше? — главный вопрос, который должны себе задавать. И если этого не происходит, то наша церковность становится «обрядоверием», против которого, собственно, и выступает Владыка. (вернуться)
3. «с тебя может быть и достаточно» — чтобы человек изменил жизнь, стал искать Бога, пришел в Церковь. Но человек обладает свободной волей, и, как показывает опыт, человек может не только встретить Бога и обрести веру, но и потерять веру, вместе с потерей из-за грехов не только Бога, но и самого себя. (вернуться)
4. Подобная «переоценка» не помешала бы многим выступающим сейчас с очень нетерпимых и, можно сказать, романтических позиций: нигде, кроме Православия, нет никакого богопознания. В то время как святоотеческая позиция глубже. Например, преп. Серафим Саровский в беседе с Мотовиловым говорит: «Не с такой силой, как в народе Божием, но проявление Духа Божьего действовало и в язычниках, не ведавших Бога Истинного, потому что и из их среды Бог находил избранных Себе людей. Таковы, например, были девственницы-пророчицы, сивиллы, которые обрекли свое девство хотя для Бога Неведомого, но все же для Бога, Творца вселенной, Вседержителя, и Мироправителя, каковым Его язычники сознавали. Также и философы языческие, которые хотя и во тьме неведения Божественного блуждали, но, ища истины, возлюбленной Богу, могли быть по самому этому Боголюбезному ее исканию причастными Духу Божьему ибо сказано: «Языки, не ведающие Бога, естеством законная творят и угодная Богу соделывают». А истину так ублажает Господь, что Сам про нее Духом Святым возвещает: «Истинна от земли возсия, и правда с небесе приниче». Так вот, ваше Боголюбие, и в еврейском священном, Богу любезном народе, и в язычниках, неведающих Бога, а все-таки сохранялось ведение Божие, то есть, батюшка, ясное и разумное понимание того, как Господь Бог Дух Святый действует в человеке и как именно и по каким наружным и внутренним ощущениям можно удостовериться, что это действует Господь Бог Дух Святый, а не прелесть вражеская. Таким-то образом все это было от падения Адама до пришествия Господа нашего Иисуса Христа во плоти в мир. Без этого, ваше Боголюбие, всегда сохранявшегося в роде человеческом ощутительно о действиях Духа Святаго понимания не было бы людям ни по чем возможности узнать в точности, пришел ли в мир, обетованный Адаму и Еве, Плод Семени Жены, имеющий стереть главу змиеву». Подобную точку зрения высказывал преп. Силуан в беседе архимандритом-миссионером (см. далее в одном из ответов Владыки Антония). О пользе языческого образования говорили Василий Великий и Григорий Богослов. Стали бы они это делать, если бы в язычестве не было ничего хорошего и никакого богопознания? — Нет, поскольку какая-то истина и мудрость в язычестве, как в вере идущей от Адама, Сифа, Еноха, Ноя, Иафета, Сима …несмотря на все последующие искажения, все же сохраняется. Как в дождевой луже несомненно присутствует вода, но вместе с грязью — множеством ошибок и суеверий. Так и в «Упанишадах», кроме суеверий, можно найти немало истинного и мудрого. Но не лучше ли, не отцеживая, пить чистую ключевую воду христианского откровения?! (Cвященник Леонид Цыпин)
